В мае 1513 года многие москвичи могли наблюдать невиданное доселе зрелище. В великокняжескую столицу приехал турецкий посол Феодорит Камал, со своей свитой. С удивлением смотрели горожане на турецких купцов, которые везли восточные шелка, пряности и другие восточные товары.

Посольство было в пути около девяти месяцев (от августа 1513 до мая 1514), его участники терпели недостаток и голод в приодонских степях, лишились коней и с большим трудом достигли границы Московского княжества, где их встречали люди, посланные на встречу князем Василием Иоанновичем. Глава посольства Феодорит Камал был греком, носил титул князя Мангупского и вез с собой султанскую грамоту, писанную в двух экземплярах на арабском и сербском языках.

Камала встретили очень пышно. Великий князь принял его в малой набережной палате, вокруг него стояли бояре в саженых шубах, у дверей стояли княжата и боярские дети. Позже посла удостоили чести обеда в Золотой палате. Камал, поцеловав руку великого князя, объявил о желании султана Селима быть с Москвой в вечной любви и дружбе, иметь одних и тех же друзей и неприятелей. Василий Иоаннович хотел заключить с султаном письменный договор, но посол отвечал, что не имеет таких полномочий.

Следующие 15 лет между Русью и Османской империей развивалась дипломатическая эпопея, связанная с попытками правителей этих стран заключить военно-политический союз и напоминающая авантюрный роман с лихо закрученным сюжетом. Главную роль в этой драматической истории играли турецкие послы Феодорит Камал и Александр-Искандер. Русские источники отмечают, что были они «из рода мангупских князей и сами князья».

 

Греческий купец, гравюра XVI века.

Как мы знаем государство Феодоро, которое на Руси называли Мангупским княжеством, было разгромлено турками в декабре 1475 года. Откуда же спустя четверть века на сцене вновь появличь люди, носившие титул его правителей? Стояли ли за этим титулом какие-либо властные полномочия, либо он был лишь придворной фикцией? Кем были носители этого титула?

Есть мнение, что Скиндер и Камал  - потомки последнего князя Александра через его сына, воспитанного в Стамбуле. «Очевидно, турки сохранили за воспитанным ими княжичем этот почетный титул, а его потомки время от времени несли не то дипломатическую, не то коммивояжерскую службу при дворе султана, - пишет исследователь истории средневекового Крыма О.И. Добмровский. - Подобная политика была обычной для "блистательной" Порты: ее администраторы прекрасно учитывали обаяние знатного имени. Они умело использовали авторитет, которым в течение какого-го времени продолжали обладать представители местной знати среди народа завоеванной страны и в других землях».

Однако Феодор Спандуит, который лично знал сына князя Александра, пишет, что еще маленьким ребенком тот был «сделан турком», то есть, обращен в ислам.  Русские источники называют турецких послов греками. То есть на Руси их считали носителями греческого языка и христианской культуры, а не ренегатами-мусльманами. Известно имя племянника Феодорита Камала - Мануил, которое указывает на то, что он  был выходцем из христианской семьи. Мы также знаем, что правители Феодоро, будучи христианами, не брезговали тюркскими прозвищами.

Поэтому, с большей вероятностью в позднейших князьях Мангупских можно видеть потомков неизвестного по имени представителя династии владетелей Готии – «техура», который летом 1475 года добровольно перешел в лагерь турок и хотел сдать свою столицу.

Что касается реального наполнения княжеского титула, то наши источники не позволяют дать однозначного ответа на этот вопрос. Правда, мы можем вспомнить уже известного нам генуэзского авантюриста, участника политического фарса 1481/82 годов, Захарию Гвизлофи. Будучи изгнан турками из своей крепости Матрега на Тамани, он перешел на дипломатическую службу к крымскому хану Менгли Гераю, сохранив титул «князя Таманского». В Крымском ханстве Захария и его преемник Винцент именовались «беями», что соответствует русскому «князь». Ему была дана грамота на владение селом Сююрташ (Белокаменка), где татарский хан поселил выживших генуэзских колонистов.

Служба в дипломатическом корпусе, византийское происхождение, княжеский титул и политическая позиция Кемала и Скиндера, о которой мы скажем ниже, позволяют считать их историческими предшественниками князей-фанариотов, игравших большую роль в истории Блистательной Порты с XVII века.

Весьма примечательны тесные связи между мангупскими князьями и представителями знатной византийской семьи Траханиотов. Основатели русской семьи Траханиотовых Дмитрий и Юрий приехали в Москву летом 1473 года вслед за Софьей Палеолог. До этого, как отмечает «Бархатная книга», были они «в Заморее у деспота боярами», т.е. придворными отца Софии Морейского деспота Фомы Палеолога. Сын Дмитрия Юрий, прозванный Малым, сделал на Руси блестящую карьеру. Он не раз вел дипломатические переговоры — с Блистательной Портой, Священной Римской  Империей, Тевтонским орденом, был великокняжеским постельничим, затем печатником и казначеем. Стремясь закрепить свое положение при дворе, предприимчивый грек пытался даже выдать свою дочь замуж за Василия III.

Именно к Юрию отправил Камал, задержавшийся в донских степях во время поездки в Москвку, своего племянника Мануила, с грамотой написанной «греческим письмом». В ней он писал:  «Господине брате Георгие Траханиот! От мене Камала, некогда зовомый Феодорит…послал есми к твоему господству племянника своего Мануила». Посол просил представить Мануила Василию Иоанновичу и научить его как вести себя на великокняжеском приеме. Когда весной 1524 года из Стамбула выехало в Москву посольство во главе с мангупским князем Скиндером, с ним ехал брат Юрия Малого Феодор Дмитриевич.

Таким образом, в первые десятилетия XVI века сношения России с Турцией находились в руках греков. В Москве важную роль играл стоявший близко к посольским делам Юрий Траханиот. Стамбул в дипломатических делах представляли мангупские князья Кемал и Скиндер, а также важный турецкий сановник, выходец из знатной византийской семьи Андрей Халкокондил (Андреян грек),  ездивший во главе посольства на Русь (1529).

Как отмечал русский исследователь Б.И. Дунаев, введший в научный оборот материалы «турецких дел» начала XVI века, главной целью русской внешней политики в то время было заключение прочного мира и союза с Османской империей. Имя крымского хана Мухаммеда Герая со страхом произносили на Руси. Он считал себя наследником золотоордынских ханов, но одновременно был вассалом Блистательной Порты. Крымский хан разорял не только окраины Московского государства. В июле 1521 года его войска подошли к Москве и ушли к Рязани, только после того как великий князь Василий Иоаннович обязался платить Крыму дань, также как в свою время русские князья платили дань Сараю.

В Москве надеялись, что турецкий султан удержит от набегов на русские земли своего вассала крымского хана. Но поскольку экономика крымского ханства была основана на грабительских  набегах и работорговле, предлагалось указать ему на земли Великого княжества Литовского, отдав их «на поток и разграбление».

Этот иллюзорный союз, на который так наделся сын Софии Палеолог Василий Иоаннович, так и не стал реальностью. В Москве начала XVI века это объясняли тем, что «греки подымали султана на русскую державу» и стремились разрушить планы создания русско-турецкого альянса, направленного против Литвы и Польши. «Греческая партия» стремилась к освобождению восточных христиан от турок при помощи единоверного московского князя, и протурецкий модус внешней политики Василия не устраивал бывших византийских аристократов.

Неудивительно, что послы-греки делали все возможное, чтобы русско-турецкий союз не состоялся. Неизвестно, какой отчет о своей поездке в Москву предоставил в Стамбуле Камал, однако султан Селим (1512—1520), сначала согласившийся на предложения московского князя о заключении мира, вскоре после возвращения своего посла в Турцию, в 1514 году, изменил образ действий на враждебный России.

При преемнике Селима Сулеймане Великолепном (1520-1566) переговоры о военно-политической союзе возобновились. Но на этот раз турецкие поверенные на этих переговорах Искандер Мангупский и Андрей Халкокондил сделали все возможное, чтобы «учинить вражду между султаном и великим князем».

Первый раз Скиндер был в Москве весной-летом 1522 года. Приехал он в на Русь через Крым, где в Кыркоре вел переговоры с Крымских ханом. Мангупский князь привез грамоту от султана, в которой тот уверял Великого князя, что хочет быть с ним в крепкой дружбе и братстве. Однако на прямой вопрос о необходимости заключения союза посол уклончиво ответил, что у него для этого нет достаточных полномочий. Скиндера сразу заподозрили во враждебности. В секретной инструкции выданной московскому послу в Стамбул Морозову содержалось требование в случае необходимости дезавуировать возможные заявления мангупского князя о враждебном отношении к Блистательной Порте в Москве. Морозов также должен был лично просить султана заменить Скиндера другим посланником.

Чуфут-кале (Кырк-Ор) Карло Бсссоли

Усилия русского посольства не увенчались успехом. Весной 1524 года Скиндер в сопровождении некоего Асана и Феодора Траханиота вновь выехал из Крыма в Москву. Хотя он и привез очередные уверения от султана в дружбе, но сделал жесткое заявление относительно Казанского ханства, объявив его от имени Сулеймана «юртом султана». Обратно турецкому послу пришлось ехать на Крым через Путивиль, так как московское правительство не пустило его на Дон. Мангупский князь был заподозрен в шпионаже: кто-то распространил слух, что на Дону он хочет высмотреть место для строительства турецкой крепости.

Вскоре, чтобы сорвать дальнейшие переговоры, хитрый византиец решился на «неслыханное дело». Летом 1525 года, когда очередное торговое посольство ехало в Стамбул через Крым, он приказал ограбить послов и продать их в рабство в Кафе.

Но даже это не заставило московских государственных людей отказаться от идеи союза с Турцией. Слишком велико было желание заключить этот союз даже ценой политического унижения. В личном письме султану Василий Иоаннович убеждал того не верить Скиндеру, чтобы тот «какой вражды не учинил».

Скиндер не унимался. Тем же летом, находясь в Крыму, он помогает крымскому хану Саадет Гераю получить военную поддержку из Стамбула для грабительского похода на «украйны Великого князя». Драматизм событий в этом эпизоде достигает высшей точки. Но и на этот раз, несмотря на все издевательства и обиды, Москва не только не объявляет войну Турции, но даже не прекращает дипломатических отношений.

Скиндер еще дважды ездил в Москву. Он находился в русской столице по торговым делам с декабря 1526 по сентябрь 1527 и осенью 1529 года. Перед ним откровенно заискивают, дают большую свиту, устраивают аудиенцию во дворце. Во время последнего визита мангупский князь неожиданно заболел и скончался. Княжеские дьяки провели у него обыск и нашли  секретные письма в Турцию, которые недвусмысленно свидетельствовали о том, что посол умышленно разжигал конфликт между двумя странами. Так, в одном из документов он писал, что, когда в Москву пришла весть о поражении турок от венгерского короля, то «князь Василий тому обрадовался и звонити (в колокола) велел».

Непотопляемость Скиндера, также как и визит в Москву в 1529 году важного греческого сановника на османской службе Андрея Халкокондила, окончательно уверили московского князя в невозможности заключения союза с Блистательной Портой. С тех пор несостоявшиеся союзники – Москва и Стамбул – становятся врагами.

С попыткой заключения русско-турецкого союза и пребыванием в Москве князя Скиндера связана трагическая судьба блестящего греческого интеллектуала и богослова Михаила Триволиса (Максима Грека).

Михаил родился в греческом городе Арта около 1470 года и происходил из знатной византийской семьи. Род Триволисов находился в дальнем с родстве с династией последних византийских императоров Палеологов, а один из родственников преподобного был константинопольским патриархом. В молодости Михаил учился в Италии в лучших школах Флоренции, Болоньи, Падуи, Феррары, Милана, работал у знаменитого венецианского первопечатника Альда Мануция. Затем находился на службе у известного гуманиста Пико делла Мирандола младшего.

Прп. Максим Грек. Миниатюра. Русь. Конец XVI в

В 1502 году он постригся в монахи в католическом монастыре святого Марка во Флоренции, настоятелем которого еще недавно был неистовый проповедник аскетизма и благочестия Савонарола, незадолго до этого сожженный на костре по приказу римского папы. Однако вскоре Михаил вернулся к вере предков. Уже в 1505 году он находился в православном Ватопедском монастыре на Афоне. Так, итальянский гуманист стал православным монахом, приняв имя Максим.

Летом 1515 года из Кафы в Стамбул выехало русское посольство. Один из его участников – Василий Копыл направился на Афон с просьбой прислать в Москву «умного мужа», который мог бы исправить переводы греческих богослужебных книг на русский язык, поскольку за десятилетия переписчики допускали в них многочисленные ошибки. Прот Святой Горы Симеон поручил это дело монаху Максиму и еще нескольким инокам из Ватопедского и Пантелиимоновского монастырей.

В Стамбуле к русским послам и афонским инокам присоединилось посольство от Вселенного патриарха во главе с митрополитом Зихны Григорием. В мае 1517 они отбыли в Крым, где прожили около десяти месяцев. Соблазнительно предположить, что знакомство Максима и мангупского князя Скиндера, с которым он потом поддерживал тесные контакты в Москве, могло состояться уже в это время.

В начале марта 1518 года Максим прибыль на Русь, где поселился в Чудовом монастыре, получив содержание от великокняжеского двора.

Максим  был принят великим князем московским и митрополитом с большим почетом. Первый труд его — перевод толковой Псалтири, сделанный при помощи русских толмачей и писцов — заслужил торжественное одобрение духовенства и «сугубую мзду» князя; но домой, несмотря на просьбы Максима, отпустили только его спутников.  Он  продолжал трудиться над переводами, сделал опись книгам богатой великокняжеской библиотеки, исправлял, по поручению князя, богослужебные книги — Триодь, Часослов, праздничную Минею, Апостол.

Максим не мог остаться в стороне от русской общественной жизни. В то время Русскую церковь раздирала борьба двух партий. Авторитетных монах и подвижник Иосиф Волоцкий, поддержанный значительной частью духовенства, которую стали называть иосифлянами, считал, что монастыри могут иметь крупные земельные наделы, собственность и крепостных крестьян, а церковь должна быть как можно ближе к системе государственной власти. Его противники – заволжские старцы или нестяжатели – стремились перенести на русскую почву традиции византийского исихазма с его малыми лаврами, где аскеты жили вдали от людей, не имея никакой собственности и добывая пропитание трудом рук своих. В этом конфликте Максим твердо встал на сторону нестяжателей.  В беседах с близкими людьми он обличал ханжество московских властей, грубое распутство и лихоимство, глубокое невежество и суеверие, с которыми он встретился в Москве.

Так, афонский монах выступил категорически против признания чудотворцем игумена Пафнутия Боровского. По словам Максима, «он (Пафнутий - авт) держал села, и деньги в рост давал, и людей и слуг держал, и судил, и кнутами бил, как же ему чудотворцем быть?».  

Подобно многим другим грекам, Максим не поддерживал идею русско-турецкого союза, поскольку верил, что только «богохранимая и боговенчаная Русь» сможет освободить Византию от турок. В своих сочинениях, написанных в эти годы в Москве, он всячески поддерживал борьбу Руси с Турцией и ее вассалами – Крымским и Казанским ханствами, - критиковал иллюзорные надежды русского правительства на прочный мир с Блистательной Портой. Еще более жестко в отношении русско-турецкого союза он выражался в кругу близких друзей, в своей келье, считая его гибельным, как для русских, так и для греческих интересов.

Сам Максим не принадлежал к числу безответственных политических прожектеров. Понимая, что Русь слишком слаба для борьбы с Османской империей, он отнюдь не пропагандировал идею немедленного вовлечения Москвы в очередной «крестовый поход», как это делали западные дипломаты. По его мнению, русское правительство должно было сначала надежно обеспечить свой тыл, покорив Казанское ханство, и только потом начинать действовать в южном направлении. Именно этот план, разработанный Максимом, русские самодержцы начали реализовывать с середины XVI века. Однако в те годы Москва всеми силами стремилась к союзу со Стамбулом, и независимые высказывания Максима откровенно раздражали великого князя.

Это раздражение не замедлило вылиться на голову несчастного греческого монаха. В декабре 1524 года, вскоре после второго визита Скиндера в Москву, когда русское правительство стало подозревать греков в попытке сорвать заключение союза с Турцией, Максим был арестован. С ним были взяты под стражу  и другие представители «греческой партии» Новоспасский архимандрит Савва и ряд людей из окружения Юрия Траханиота, которого в то время уже не было в живых.

Главное обвинение, выдвинутое на следствии,  являлось политическим. Максима и Савву обвинили в том, что они общались с турецким послом Искандером и якобы посылали грамоту к «турским пашам и самому Турскому царю, подымая его на…великого князя». У Саввы действительно были найдены некие «грамоты греческие посольские», но что они собой представляли и верно ли были интерпретированы на процессе неизвестно. Позже Максим признал, что общался со Скиндером не только в его последний визит, но и в 1522 году и "и поминки к нему посылал". Он также знал, что мангупский князь является противником русско-турецкого союза, и признал свою вину в том, что не сообщил об этом московским властям. Однако обвинения в измене и шпионаже в пользу Турции Максим категорически отверг. Никаких доказательств конспиративных сношений с османскими властями следствие так и не обнаружило, и на суде над Максимом, который последовал в 1525 году, это обвинение не выдвигалось. Возможно, московские власти сочли его не совсем удобным, ведь переговоры с Турцией, которые вел Скиндер, все еще продолжались.

Недоказанность политических обвинений не спасла Максима. Церковный суд, прошедший под предводительством угодливого к любым желаниям светской власти митрополита Московского Даниила обвинил Максима в ереси и хуле на русских чудотворцев. «Мерзостнаго и лукавамудраго инока Грека Максима» отправили в заточение в Иосифо-Волоколамский монастырь – главную цитадель иосифлян. Ему было запрещено с кем-либо общаться, писать и читать книги, за исключением тех, которые определил ему лично Даниил. Другие монахи и даже духовник Максима должны были регулярно доносить на узника начальству в Москву. Во время этого заключения афонский инок написал углем на стене одно из самых страстных и искренних своих творений — канон Параклету, подлинный гимн истине, ради которой он жил и страдал всю свою нелегкую жизнь.

Когда в конце 1529 году Скиндер умер в Москве некие найденные у него документы, позволили подвести новую доказательную базу под обвинением Максима в шпионаже. Инока ждал очередной суд.

Церковный Собор 1531 года отлучил Максима  от причащения св. Таин и в оковах отправил в заточение в тверской  монастырь. Здесь он  провел более двадцати лет. Об освобождении его и отпущении на родину тщетно просили и Афонская братия, и патриархи антиохийский и константинопольский, от имени целого собора и патриарха Иерусалимского. Безуспешны были также просьбы самого Максима, обращенные к Иоанну IV Грозному и митрополиту Макарию, который отвечал ему: «узы твоя целуем, яко единого от святых, пособити же тебе не можем». В ссылке Максим Грек написал десятки богословских и полемических сочинений, которые оказали колоссальное влияние на Русскую церковь последующих веков. Только незадолго до смерти ему разрешили посещать церковь, приобщаться св. Таин и переехать в Троицкую лавру. В 1988 году Русская Православная церковь канонизировала Максима Грека как Преподобного.  

Долгие годы историки спорили о том, были ли найдены следствием в бумагах Скиндера доказательства вины Максима в тайных связях с турецкими властями.  И только обнаружение советскими учеными в глухом уголке Сибири в семье старообрядцев рукописи XVI века с наиболее полным текстом материала суда над греческим философом, позволило однозначно доказать, что обвинение Максима в измене не имело под собой документальной базы.

Анализ «Сибирского списка» в полной мере продемонстрировал исследователям тенденциозность, предвзятость, откровенную клевету со стороны тех, кто всеми правдами и неправдами пытался осудить православного подвижника.  Таким образом, нет никаких оснований видеть в Максиме турецкого шпиона и «апологета военной мощи Турции». Он был искренним патриотом своей страны и наделся на ее освобождение от турецкого ига при помощи единоверцев.

Талантливый полемист, образованный богослов и проницательный мыслитель Максим Грек опередил свое время. Но уже вскоре после смерти, его рекомендации легли в основу внешнеполитической концепции Русского государства.

© Андрей Васильев
© www.graal.org,ua

Комментарии